РАЗГОВОР В ПОЕЗДЕ

В поезде иногда попадаются интересные попутчики. Вообще, разговоры в дороге отличаются от любого другого общения. Человек, понимая краткость момента, становится более искренним. Будто бы пытается выплеснуть всё накопившееся внутри. Происходит почти что исповедь.

В последний раз при поездке в деревню моими попутчиками были любопытные люди. В купе, можно сказать, очутился целый срез общества. Во-первых, все мужики. Один из них армянин, по всей видимости, последователь идей социал-дарвинизма, громко кричал и доказывал, что главное в этом мире — сила. Сильный всегда побеждает и уничтожает слабого. "В этом закон жизни, — говорил он, — вполне естественно, что слабые исчезают, а сильные утверждаются. Вполне естественно, что общество (он говорил об СССР) развалилось, оно не выдержало конкуренции, в этом мире оказалось слабым. И это закономерно".

Он продолжал: "Вот я, владелец бильярдной в центре города Пензы. А мой брат владеет сетью магазинов там же. Если мы хоть на секунду расслабимся, то будем уничтожены. И это правильно. Так и должно быть. Сильный всегда уничтожает слабого". Он повторял и повторял, что в этом вся суть бытия, вся правда жизни. Заставить его усомниться в собственной идее было невозможно.

Другой гражданин кивал головой, соглашаясь с армянином, от себя говорил: "Я ещё хочу сказать, что правят в этом мире исключительно деньги. Исключительно. Меня можно назвать новым русским, — рассказывал он, человек предпенсионного возраста, моложавый стареющий мужчина. — Как я сделал своё состояние? Начал с элементарной спекуляции. В лихие девяностые годы скупил в северном округе все водопроводные трубы и отложил их на потом. Не стал реализовывать сразу. Знал, что когда производство полностью остановится, они станут дефицитом. И действительно, через пару лет руководители территорий, которые раньше смотрели на меня свысока, пошли ко мне на поклон, им нужно было готовиться к зиме, а труб нигде не достать. Конечно, я продавал им трубы. По стоимости раз в десять, а то и в двадцать выше закупочной. Так и вышел в люди. Сейчас, правда, уже обеднел, капитал мой истаял. Но тогда, в конце 90-х, я вошёл в московское высшее общество, ходил на приёмы в лучшие дома. К тому моменту уже развёлся, и тут же подле меня появилась какая-то еврейская невеста, восемнадцатилетняя девушка. Её отец Ефим Ильич был мне почти что тестем".

Тут он замолк почти на минуту, затем продолжил: "И тут меня посетила мысль: а что, собственно, я значу без моих денег? Решил проверить чувства моей восемнадцатилетней невесты. Стал рассказывать друзьям небылицы о том, что я полностью разорён, что скоро по суду за долги распродадут всё моё имущество. Говорил всем искренне и вскоре вести поползли от человека к человеку, дошли до Ефима Ильича. Вскоре моя невеста перестала появляться на вечеринках, а её отец стал как-то холодно и сухо со мной здороваться. Всего лишь через неделю сам позвонил и сказал: ты знаешь, как я тебя уважаю, но у Вики (так звали невесту) другие планы, она ещё будет учиться, ей предстоит ехать за границу".

Человек многозначительно обвёл взглядом купе: "Вот тут-то до меня и дошло, что без денег я никто и ничто. Через полгода Ефим Ильич разгадал мой манёвр, но всё уже изменилось. Справедливости ради стоит сказать, что он не испортил со мной отношения, а ещё больше зауважал, но не меня, а то, что у меня есть".

Третий пассажир слушал, слушал, затем вдруг сказал: "Нет, товарищи, мы даже не понимаем, в каком мы обществе жили, и что мы потеряли. Боимся сознаться, что русский-то рай, оказывается, был. Нам страшно даже взглянуть на него, потому что боимся обжечься. А ведь всё было разрушено нашими собственными руками. Я бывший директор ЛОМО. Это мы делали луноход, — пожилой человек приподнял брови, — Ставши директором, первое, что я сделал — уволил всех стариков. Мне аплодировала орава подхалимов помощников. Вдруг, через четыре недели ОТК перестал принимать продукцию. Забраковал один день, два, три. Проходит две недели, а мы выпускаем один брак. С ужасом я понял, что наломал дров. Пришлось просить прощения у каждого механика, умолять их вернуться. После этого они ещё долго у меня работали. Тогда я понял, что секрет высокоточного производства — не в чертежах, а в душах людей".

Взяв паузу, он продолжил свой рассказ: "Я часто бывал в Плесецке и знаю, какого уровня там была техника. Если при старте ракеты происходил какой-либо сбой, объявлялась тридцатиминутная готовность. За это время неполадка должна была быть устранена. И ведь находились специалисты, которые за этот ничтожный срок проверяли всю ракету, находили неисправность, и ракета всегда стартовала вовремя. В США в таком случае происходила отмена пуска, всё откладывалось на месяц, на два. Вот, что мы потеряли, это было самым ценным. А вы говорите сильные, слабые, деньги… Нет, милые мои, всё дело в духе, в людях".

Споры продолжались всю ночь. Под утро, совершенно выдохшись, все, наконец, заснули. Покидая потом поезд, я попрощался. Остальные как-то лениво проводили меня, видимо при свете дня устыдившись своей искренности.

Борис Лизнёв

04.04.2012